 |
|
|
Лиза
Морозова :: Портфолио
:: Тексты
Паломничество к мощам неубитого медведя.
Рассказ Лизы Морозовой об акции группы
"Коллективные действия"
"Примечание*", 31. 03. 99.
На акцию меня пригласили Игорь Макаревич
и Елена Елагина. На приглашении было указано: взять с собой ножницы.
Я думала, что акции КД всегда были "закрытыми", "для очень узкого
круга" и была очень удивлена, встретив на Савеловском вокзале человек
30 представителей московской художественной сцены. Многие были с
фотоаппаратами.
Долго ждали опаздавших, покупали билеты и общались. Неожиданно узнала
от Бакштейна, что надо взять еще и целлофановые пакеты - на ноги.
У всех эти пакеты уже были.
Ехали долго на электричке - до Лобни, почему-то в двух разных вагонах.
Мы, молодые художники, занимающиеся при ИСИ и фонде Сороса на курсе
"Новые художественные стратегии" - держались вместе.
Пытались "опознать" и делились друг с другом "кто есть кто" из зрителей.
Так я, например, "вычислила" "Перцев", М. Рыклина, М. Константинову,
Н. Шептулина, Н. Козлова и др. На этом этапе было детское ощущение
восторга от "причастности". (Даже промелькнула смешная ассоциация-воспоминание:
"папа взял меня в зоопарк"). Это усиливалось радостью от первого
весеннего солнца - на вокзале мы впервые после зимы увидели бабочку.
Предвкушали "нечто", о чем много слышали и читали. Было также опасение,
что это знание помешает "чистоте восприятия" и "чистоте эксперимента".
Страх увидеть "не то", и разочароваться. Разрушить существующий
миф о КД. Но вместе с тем было и полное доверие к тем, кто нас пригласил,
да и к себе - не зря же я занимаюсь перформансом..."Все будет хорошо,"-
решила я.
Дальше ехали на автобусе, вернее, на двух, поскольку в один все
не уместились. Долго шли пешком вдоль дороги. Вел нас, судя по всему,
И. Бакштейн, поскольку никого из участников КД не было. В определенный
момент мы свернули с дороги - начались лужи и грязь. Стали одевать
на ноги пакеты. Никто точно не знал, в какой момент и в каком месте
начнется акция, поэтому те, кто надели пакеты раньше - в том числе
и я - к формальному ее началу уже успели их порвать и промочить
ноги.
Надевание пакетов на ноги ассоциируется у меня с двумя вещами -
и в обоих случаях это - некоторое насилие. Первое - надевание специальных
тапочек в музее, что затрудняет ходьбу и создает еще большее ощущение
искусственности, барьера между зрителем и произведением. Вторая
ассоциация - надевание презерватива, это тоже лишает взаимодействие
непосредственности. Таким образом, киевогорское поле сразу же выступило
для меня одновременно как пространство живое (место "встречи") и
мертвое ("музей").
Стало немножко страшно - начинались реальные испытания. Некоторые
воспользовались специально припасенной для такого случая водкой,
но нам ее не досталось.
На этом этапе произошло полное объединение зрителей как участников,
снялись все различия и ранги. Мы были просто люди.
Наконец, достигли большого снежного поля ("Того самого!") Сновидное
ощущение усиливалось.
Выстроились как будто в "очередь" - появившаяся Елена Елагина стала
выдавать большие конверты с документацией акции "Сигнал красной
тряпки.". Она также объяснила "правила" - как только на противоположной
стороне появится красная тряпка , надо идти к ней через все снежное
поле. И подала пример.
Появившаяся красная тряпка напоминала пионерскую игру "Зарница",
появился дух соревнования, но странного, где заведомо не могло быть
победителей, а, скорее, автоматически выигрывает каждый, кто прошел
этот "путь".
Я успела вскрыть конверт, но не стала вникать в написанное. Поняла
только, что мы будем двигаться назад, то есть - в прошлое, то есть
постепенно "регрессируя". Как в "Алисе" - идя вперед, неминуемо
попадать назад.
Я пошла прямо за Леной Елагиной - след в след. Казалось, что мы
шли первые, хотя впереди были еще люди. Фотографы бегали сбоку,
обгоняя нас и иногда возвращаясь. Они здорово мешали, создавая сутолоку
и нарушая "интимность" происходящего, "портили" чистоту снежного
поля - шли параллельно и оставляли "лишние" следы. Это, как я потом
поняла, и был результат психологической "регрессии" - агрессия на
людей, выбивающихся из строя, идущих не в ногу со всеми.
Шли осторожно, стараясь не наступать друг другу на пятки, но и не
снижая темпа. Лена впереди все время падала.
Сколько прошло времени - сказать трудно. Может быть, 15 минут, а
может - час.
В какой-то момент мимо проехал трактор, еще какая-то машина. Кто-то
пошутил, что они похожи на танки. На короткое время я вдруг очнулась
и посмотрела на ситуацию со стороны. Наше "шествие" выглядело до
того абсурдно, бессмысленно, даже безумно, что стало смешно. Но
я быстро снова погрузилась в "сон", не переставая быстро перебирать
ногами. Мы все время находились на границе - между зимой и весной,
между жизнью и искусством, между прошлым ("историей") и настоящим.
Нас окружали сплошные несоответствия - вроде время другое, а тряпка
все та же, и все того же цвета, или - поле то же, а люди другие.....
Очень важно, что мы шли "бескорыстно", не ради цели, а само по себе.
Передвижение в глубоком снегу, преодоление сопротивления было самоценно.
Оно затягивало, ритм шагов, однообразность действий - поднимаю ногу,
опускаю и снова поднимаю - вводили в совершенно особое состояние
- сосредоточенной напряженности, серьезности. Мы были, наверное,
похожи на детей, которые учатся ходить. Это был не просто обряд
перехода через поле, а перехода в новое, более целостное состояние.
Тряпка все приближалась. Рядом с ней можно было различить стоящих
А. Монастырского и Н. Паниткова. Они нас, казалось, встречали с
радостью и гостеприимством.
Долго ждали, пока подойдет последний идущий - Андрей Филлипов. С
его приходом красную тряпку разложили на снегу и нам было предложено
отрезать себе по кусочку. Страсти разгорелись вокруг белых букв
в центре - "Примечание". Я с помощью своих ножниц долго подбиралась
к "Е" в конце слова, но в последний момент ее буквально вырвал у
меня из под носа подоспевший Н. Шептулин, несмотря на мое негодование.
Мы почти подрались, и я потерпела поражение, чем была расстроена.
Тогда я решила, что надо "взять" количеством, и зачем-то нарезала
себе "шарфиков", завязав один на шею. Моему примеру вскоре последовали
другие.
Это было неожиданное вознаграждение за пройденный путь. Уходили
мы опять-таки дружным "строем", в "пионерских галстуках". Запомнилось,
как Монастырский на прощание всех поблагодарил за участие - очень
тепло и искренне. Было ощущение, что мы прошли посвящение и были
приняты в большую "семью". В нас тоже ответно родилось что-то, это
была "теплота сплачивающей тайны". Если раньше эта была чужая, абстрактная
тайна, то теперь произошла ее десакрализация, она стала нашей общей
и близкой, как и люди, с которыми мы вместе барахтались в снегу.
Возникла новая "общая" тайна.
Почему-то никто из знакомых мне участников ни разу после акции не
пытался ее обсудить, по крайней мере, при мне такого не было. Так
бывает обычно, если произошло что-то незначительное или, наоборот,
нечто очень важное, о чем негласно предпочитают молчать. Со мной
явно происходит второе.
Я знаю также, что наверняка самого главного не знаю. (Я не имею
ввиду подробности формальной стороны акции - кто, например, из множества
фотографов был зрителем, а кто - участником акции. И этого я не
знаю тоже.) И не очень-то хочу узнать. Это не-знание и есть, думаю,
самое главное.
Впечатление было настолько сильным, что я почти не думала о концептуальной
стороне акции. Сами по себе действия, не несущие практического значения,
естественным образом воспринимались как ритуал, и это было важнее
всего. Путешествие было жестко структурно организовано, но эти этапы
пути принимались как данность, необходимая и достаточная.
Но, несмотря на все это, хотелось еще более сильного эффекта, который
возник бы, наверное, от еще более сложных условий - большего расстояния
или, может быть, более тяжелой погоды и времени суток. Тогда все
бы было, думаю, уж совсем по Тэрнеру - три стадии обряда перехода:
разделение (с потерей статуса), лиминальная фаза (вневременная,
с жестокими испытаниями), и восстановительная (с приобретением нового
статуса). А так осталось впечатление, что нас пощадили, были недостаточно
жесткими.
Жаль было, что все так быстро кончилось, и жаль расставаться. Я
поехала в гости к В.Сальникову и Н. Котел, где мы посмотрели видеозапись
акции. Только тогда я смогла ее проанализировать. И все равно главным
смыслом этого события для меня осталось со-бытие друг с другом и
с природой.
Дальше возникла двойственность от неясности внутренней дистанции
по отношению к происходившему. С одной стороны, почти сразу пришла
фраза "паломничество к мощам русского концептуализма", которая объяснила
фетишисткое желание обладания красной тряпкой и радость от этого.
С другой, мы делили "шкуру неубитого медведя" (то есть, не только
живого, но даже еще не пойманного), и в этом смысле, это был ритуал
жертвоприношения, заклания этого "священного медведя". В том, что
"КД делает подарки" был заложен элемент провокации. И до сих пор,
вспоминая акцию, я нахожусь в состоянии "мерцания" между этими двумя
позициями. Их одновременность дает "стереоэффект" - "было и так,
и по-другому, а также еще по-всякому, о чем я не знаю, а могу только
догадываться."
"Негласная тайна", наверное, состоит также и в том, что мы в глубине
души никуда не можем деться от любви к КД, так же как и к прекрасным
утопиям. Во всяком случае, для меня до сих пор нет в московском
искусстве, наверное, ничего лучше и ближе КД. И поэтому потребовало
особого мужества и внутреннего усилия - пережить еще одну прекрасную
встречу с прошлым и потом - расчленение "знамя КД", сохраняя здоровую
иронию, но и не теряя этой любви.
Когда мы перед уходом фотографировались с Монастырским, мне вспомнилось
"На фоне Пушкина снимается семейство". И осталось чувство "наверное
я сумасшедшая, но как мне это все нравится!"
И сейчас, по прошествии времени, я вижу себя и всех "зрителей" как
будто в ряду зеркал, где отражаемся мы, участвующие в акции, мы,
смотрящие на себя и анализирующие происходящее Ничто, мы - смотрящие
на себя, критически смотрящих на себя-как-участников, свидетелей
и... вновь испытывающие ностальгию по поездкам за город, и предпринимающие
новую "экскурсию" на поле художественных экспериментов - и улыбаюсь
тому как этот кусочек красной тряпки, дейстивительно, для меня дорог.
|
|
|
