На банкете по случаю юбилея ГЦСИ мягкой походкой ко мне подошёл Куприянов, дал пригласительный со слоганом – "УЧМА – ОБРАЗ ДЕЙСТВИЙ" и настойчиво просил приехать на Международный Воркшоп в город Мышкин Ярославской области. Город Мышкин расположен в уникальном месте – на высоком берегу Великой Реки и одновременно на Золотом Кольце, другими словами, в точке, где Волга пересекает Кольцо. Я загорелся желанием, тем не менее, спросил, сколько времени занимает путь до Мышкина. Куприянов ответил, что 3 часа.

18-е августа, 9:00, солнце светит с востока. Триумфальная площадь, Маяковский, девушка Даша на входе в автобус. Сидлин, Мамонов, Филимонова, Хачатуров, Боде, Нестерова. Филимонова хвасталась педикюром (все десять ногтей были разного цвета), Боде говорил, что его интересует еда. Оказалось – ему нужен ланч и всё такое. Звонок – Нилин: "Мы на Сухаревской, едем на машине, скоро будем". Нилин, как всегда краток и неточен. "Когда?" – "Через три минуты". Курим. День обещает быть жарким. У одного киоска два человек кавказского типа долго покупали московский вариант хот-догов, у другого киоска "Московский холод" никого не было, "BON-AQUA" была холодной.

У автобуса уже стоят Нилин и Лозинская. Ухмыляющийся Нилин показывает на меня, я тоже ухмыляюсь и говорю: "В этом есть что-то несуразное" (имею в виду встречу на Триумфальной площади в субботу в 9 утра), и показываю на рекламный щит – целующаяся пара на крыше бывшего ресторана "София". Двусмысленность – мой конёк. Лозинская включается в игру и показывает на отдельно стоящего бронзового поэта, обречённого неотрывно наблюдать интимную сцену.

Автобус полный, едем по Ярославке. Солнце, кондиционер. В Картинной Галерее г. Мышкина мы увидим картину – "Ручей и Солнце". Я снимаю убегающий по сторонам городской пейзаж. Супермаркет "Копейка", техцентр "XL", супермаркет "Пятёрочка", химчистка "Диана"... Слева от меня девушка русского типа с лэп-топом пытается работать. Ещё две, одна – рядом с "русского типа", вторая – впереди, с Сидлиным, они темнокожие и черноволосые. Девушки говорят о своём, Сидлин наливает. Утром обоняние совсем не то, что вечером. Напиток кажется божественным, но на вкус – ординарное вино. Первая темнокожая со смехом говорит другой, что её постоянно спрашивают, кто она и откуда. Нилин с Лозинской забрались в конец салона – там спальное место для второго шофёра. Нилина всегда тянет в тёмные углы и глухие дворы. Второй шофёр забеспокоился и пошёл проверить. На три кресла впереди – Виноградовы с ребёнком. Ребёнка зовут Василиса Дада Мажишта. За спинками кресел впереди видны головы Нестеровой, Боде, Филимоновой, Кабановой, незнакомой пары.

После Мытищ – пробка. Два часа тащимся со скоростью пешехода. На обочине один и тот же человек с рюкзаком то выходит вперёд, то отстаёт, спортсмен-дилетант бегом-трусцой легко обгоняет. Только за Ивантеевкой дорога станет свободной.

Рядом со мной сидит женщина. У неё болит голова. Я предложил ей выпить таблетку, она отказалась. Я спросил, почему она едет в Мышкин, она ответила – как все. Я ничего не понял. Меня раздражает неточность ответа. Я перехожу в нападение и говорю, значит, она едет без цели. Она соглашается, на что я отвечаю, что всегда нужно ставить цели. Она не соглашается. Теперь я соглашаюсь и говорю, что, конечно, ставить цели – это плохо и что сейчас запоминаю фразы из голливудских боевиков (женщина заметила, что я такой не один) и вот последняя: "Если Богу рассказать о своих планах, то он будет смеяться". Больше мы с женщиной не беседовали. Она уткнулась в стекло, накинув на голову тонкую, прозрачную, чёрную шаль. Я поснимал убегающий назад пейзаж с её профилем слева кадра. Микитенко, сидевший справа за "русским типажом" и черноволосой, посматривал. Скучно не было, как обычно в автобусах – незнакомые люди с неизвестными мыслями, а тут – все свои. Ехать бы и ехать.

В середине пробки Виноградовы пошли в спальное, а оттуда выскочили Нилин и Лозинская и сели на места четы. Ребёнок молчал. Он молчал весь долгий, длинный день. Виноградов мне сообщил, что мать правильно питается и поэтому ребёнок спокойный. Ребёнок, вообще, вёл себя культурно и аккуратно, кажется, не пукал, не какал. Не писал.

Черноволосой впереди меня и рядом с Сидлиным стало скучно, она задрала голые ноги вертикально вверх, ноги вращались, расходились, кланялись вместе, их пальцы двигались отдельно, я наблюдал разговор двух вперивших в потолок ног, потом включил камеру и стал снимать, приговаривая: "unbelievable, incredible, hilarious, terrific, outstanding...". К ногам присоединились руки, казалось, такой же длины и гуттаперчивости. Гуттаперчевая с неславянской внешностью занимается синхронным плаванием. Потом она развернулась лицом к спинке, и так сидела, как будто без ног, по крайней мере, было неясно – откуда они растут.

Через три часа водитель автобуса остановился на обочине близ уходящей в сторону широкой тропинки. Она звала зайти в лес. Все разбрелись по своим делам. Виноградов заметил у меня видео камеру и рассказал, что у него тоже была "Panasonic", но 200. Он её потерял, когда напился на поминках Пригова в "Билингве". Покурили. Водитель завёл мотор автобуса. Девушка Даша крикнула: "По местам". Я сел на месте Нилина рядом с Лозинской. Автобус слегка повернул налево, кресло Нилина двинулось вправо в направлении Нилина, который устроился на ступеньках возле туалета, автобус выровнялся, кресло двинулось обратно. Я хотел уменьшить поток холодного воздуха из кондиционера, но решётка кондиционера была выломана. Лозинская сообщила, что Нилина попросили отрегулировать, и... вот.

Рано ли, поздно ли, долго ли, коротко, но закрадывается сомнение в правильности решения ехать в Мышкин. Обещанные три часа вышли, а мы не проехали и половины. Солнце в зените освещает путь. Один автобус назначен ехать назад в семь вечера, второй – завтра в пять. Оставаться в планы не входило.

Лозинская начала интеллектуальную беседу. Вначале она сказала, что ещё не прочитала мою книжку, а отдала родителям на рецензию. Я сказал, что был на презентации книги рассказов Кисиной и в одном рассказе герой говорит, что не знает ни одного человека, который дочитал "Улисса" до конца. А я как раз за неделю до этого дочитал. Не прошло и двадцати лет, ровно столько, сколько Джойс писал. Лозинская восхищённо смотрела на меня. А дочитал я после встречи с Битовым в Тель-Авиве, когда он в сердцах сказал то же, будто процитировал фразу героя Кисиной. Выходит, я дочитал на спор. Лозинская сказала, что у неё ни на что нет времени, вот защитит диссертацию по социологии, у неё появится много времени, и она будет жить в своё удовольствие. Я поздравил ей с таким решением и подумал – Лозинская. Она читает Бурдье и сейчас разбирается в понятии символического капитала. Я сказал, что всё, что попадает в поле современного искусства на 95 процентов – символический капитал. Она состроила мину сноба и сказала, что не переносит слово "поле". Я предположил, что это просто очередной американизм. Они так говорят, например, дежурная фраза из "quick talk": What do you do? или What is your field? Затем Лозинская спросила, почему в моих текстах я – невесёлый, а в жизни я невероятно жизнерадостный. Я удивился и ответил, что во мне сидит злой дух противоречия, и я изображаю в текстах Бледного Пьеро, чтобы достичь отстранения – жизнь такая весёлая! Лозинская заметила, что сейчас она не замечает нытья в искусстве. Я сказал, что настоящее искусство вообще не оперирует восторгом, жалостью и нытьём – это не структурируемые понятия. Произведение искусства, в отличие от реального случая, где всё связано, как Бог на душу положит, всегда завершённое целое и логически построено из множества биполярных элементов.

Прошло пять часов, автобус, мягко покачиваясь, катил и катил. Кто-то сказал, что, на самом деле, нас везут не в Мышкин, а в глухую деревню, и в передаче "Погода" обещали 34 градуса. Клонило ко сну. Пассажиры по очереди оказывались в объятиях Морфея. "Русский типаж" спрятала лэп-топ и объявила, что будет спать, но не уверена, что поместится на двух креслах, на что одна из черноволосых заметила, что обычно вечером всегда помещаются вдвоём в любом месте, а утром помещается везде и тот, кто, в самом деле, хочет спать. "Русский типаж" опрокинулась вверх лицом и мигом заснула. Я сфотографировал её в ракурсе.

Автобус мчится и мчится. Солнце перевалило зенит и начало незаметно опускаться. День клонился к завершению, а мы ещё не начинали. Лозинской некуда деться. За мной опять оказались вторая черноволосая и "русский типаж". Они вели очень интеллектуальную беседу о музыкальных и театральных фестивалях. Всем понравился Лепаж, а им кто-то другой, у того совершенное сочетание секса и пластики. Одна из них была в Валенсии, ездила в Мадрид, ходила в "Прадо". Да, Сурбарана и Веласкеса надо смотреть живьём, но специально в Мадрид ехать не стоит – там нечего делать.

Водитель остановил автобус возле отдельно стоящего магазина. Я почувствовал голод. Пропорции магазина подозрительно напоминали пропорции Эрехтейона, но без колонн. Под красной искусственной черепицей, покрашенный бежевой краской с зеленоватым оттенком, на входной двери – табличка "Открыто", сверху вывеска – "ПРОДУКТЫ", слева и справа от выступающего тамбура по два вертикально расположенных слова – ЕДА, ВИНО и СОКИ, ВОДКА. Быстро образовалась очередь. Глядя на магазин снаружи, тем более, внутри, понимаешь, что там должны продаваться россыпью конфеты "Подушечки". Но их нет. Стало ясно, что тут можно купить только бананы. Я сунул Боде двадцать рублей и заказал четыре банана, имея в виду себя, Нилина, Лозинскую и так, на всякий случай. Под стеной магазина устроились Нестерова, Кабанова, Хачатуров и другие. Филимонова заметила, что я жадно смотрю на еду, и сказала Хачатурову, чтобы он отдал мне кусок варёной колбасы. Тот протянул, я отверг, мотивируя свининой. Все захмыкали. Я продолжил: "Не надо быть каннибалами". Это тоже не понравилось. Мимо проходил Нилин, я дал ему банан. Осталось три банана, я подошёл к Летову и сказал, что слушал его в "Билингве" с Радой и предложил банан. Летов завёл разговор о Морозовой – он нашёл ей работу, а она исчезла. Невдалеке, через канаву стояли Нилин и Лозинская. Я предложил ей поймать банан. Она сказала, что не сможет поймать. Я бросил. Кривой банан летел бумерангом, она неловко потянулась за ним и, правда, не поймала. Но Лозинской очень хотелось банан. Она медленно двинулась через канавку ко мне. Я сказал, что она получит банан только слёту, но если не поймает, то будет поднимать его с земли ртом. Иногда я бываю жесток. Она подошла совсем близко, я вбросил банан ей в раскрытую ладошку. Лозинская стояла в пыли.

Интеллектуалки, держа дистанцию, уважительно смотрят на Летова и говорят, что видели его в Ницце на Днях русской культуры и в Афинах на Биеннале. Он поправляет, что в Афинах – в программе Мизиано, там вместе с Куприяновым он делал перформанс и в Мышкине будет то же. Летов спрашивает у меня о Программе ESCAPE. Я отвечаю, что она поменяла конфигурацию и стратегию. Мамонов внезапно вышел из неё полтора года назад, Морозова редуцировала своё участие до статуса наблюдателя. Литвин не даёт о себе знать. Что сейчас в Программу вошли Аджер и Нилин, что в настоящий момент мы сделали проекты для Ширяево, Самары, для Outvideo, для "Пусто". А зимой на Биеннале был видео проект "Треугольник", в выставке "Чёрный квадрат" был проект "Салон Отверженных", весной на Арт-Москве мы сделали три перформанса. Работа идёт, дела спорятся, а я к середине сентября готовлю свою персональную выставку в фонде "ЭРА". Летов сказал, что это нормально, вот уже двадцать лет существует основанный им проект "Три О". Состав меняется, постоянный член – только он. Ему жалко бросать "Три О". Уходят прежние, приходят новые. Возвращаются, те, кто уехал пятнадцать лет назад, и опять играют. Сейчас он собирается в Лондон. Я повторил как-то услышанное от Дёготь: "Главное – не победить, а не сойти с дистанции".

Девушка Даша приглашает всех в автобус. Я опять сел на место Нилина, но Лозинская предала меня и уже сидела с ним впереди, рядом с шофёром. Нилин вообще не может усидеть на одном месте. Лозинская не виновата. Вместо неё, кроме сумки и книги Бурдье, на кресле лежат два ржавых крюка.

Берёзки, рябинки, осинки. Автобус едет мимо указателей на Углич, Рыбинск, Ярославль и, что ужасает – на Архангельск. Темнокожим поступил телефонный звонок. Одна из них говорит, говорит, говорит о перипетиях пути, что она не знает когда вернётся и вернётся ли, и, наконец, выпаливает кому-то на другом конце, что, мол, не стоит учитывать новые обстоятельства и делать из-за неё сюжетообразующие зигзаги. Такой речевой оборот привёл меня в полный восторг.

На шестом часу пути автобус пересёк первую большую реку. Я закричал: "Волга". Никто не поддержал. Затем – вторую поменьше. Я опять прокричал. Кто-то переспросил: "Опять Волга?" Затем появилась третья Волга, настоящая (кричалка тут была не нужна), с куполами церквей разных размеров на правом берегу и сразу за ней, слева – циклопическое строение в сталинском имперском стиле в десять раз большее, чем Эрехтейон и в пять – чем портик ГМИИ им. Пушкина. Канал. Мы переехали по плотине на другую сторону всех водных препятствий и покатили мимо милых сердцу русских деревушек. На одном из поворотов вырос небольшим коричневым грибом кирпичный знак с надписью – колхоз "ВЕРНЫЙ ПУТЬ". Темнокожие интеллектуалки не преминули это саркастически отметить. Деревень всё больше. Кажется, мы приближаемся к самому Мышкину.

Прошло семь часов пути.

Мышкин. После поворота открывается великолепная перспектива. Прямой участок дороги (видно, что здесь прикасалась рука градостроителя), выше по прямой – белый памятник Ленину с указующим на нас перстом и ещё выше, на холме – большой храм со следами неспокойного времени. Я сказал: "Перспектива". Черноволосые сказали, что перспективы нет. Повернули налево. Улица К. Либкнехта. Направо. Улица Нагорная. (Моя мастерская в Москве на улице Нагорной) Приехали. Солнце светит с Запада. За окном вижу идущего по траве фотографа Тягны-Рядно, от него падает длинная тень.

Я выхожу из автобуса и бурчу. "Если бы я знал... я догадывался, что Куприянов... но настолько". Здороваюсь с Куприяновым за руку, улыбки не получается – страшно хочется есть. С некоторыми он целуется. Слегка удивляется: "На автобусе ехать пять часов, а на машине четыре" Всем раздают программки. Первым делом заходим через вход "Скорая медицинская помощь" в строящуюся больницу. Пахнет масляной краской – стены свежевыкрашены в тусклый зелёный цвет. Я говорю рядом оказавшемуся Мамонову, что эта новая больница ничем не отличается от прежних советских. Он, как всегда, безапелляционно: "А с чего бы это?!". На втором этаже толпимся перед дверью детского отделения, где французскими и немецкими художниками сделана специальная роспись, о чём с пафосом рассказывает Куприянов. Он говорит о набившей оскомину традиции расписывать детские помещения земляниками-мутантами, зелёными слониками, алыми алёнушками, бабочками-махаонами, грибочками-лисичками, иванушками-себе-на-уме, но времена изменились, и здесь идёт эксперимент. Главврач в белом халате понимающе поддакивает. Современные французские и немецкие художники креативно отнеслись к заданию и создали минималистическое произведение – в точно выверенных местах поместили способом трафарета красочные, но крошечные мотивы.

Хачатуров не может себя сдержать, я ему помогаю. "И за этим мы ехали!" – "За тридевять земель!" – "Зато мы запомним это навсегда!" Хачатурова начинает шатать не то от голода, не то от болезненного восторга. Настроение поднимается, Сидлин хитро посматривает.

Все повалили в автобус – впереди Картинная Галерея. Кроме нас в автобус влезли гости из Ярославля. Я опять сел на место Нилина, но пришлось подвинуться к окну, на место Лозинской, а сумку, Бурдье и крюки держать в руках. Между пассажирами шныряют неизвестные молодые перформансисты в головных уборах, подозрительно напоминающих немецкие каски второй мировой, но покрашенные в разные весёлые цвета – цвета воздушных шариков, цвета ногтей на ногах Филимоновой. Выражения лиц у них мрачные и отстранённые, как у молодых вампиров, преждевременно отлученных от свежей крови и подсаженных на послушание воздержанием. Автобус трогается.

Часть московских гостей интересуют условия возвращения в Москву. Мы как раз проезжаем мимо большой церкви, пережившей смутные времена, и водитель объявляет, что автобус в Москву отправится отсюда ровно в 7 вечера, "кто опоздает, то это будет на его совести, это ваш выбор, вы поступаете по своей прихоти". Темнокожим интеллектуалкам очень это понравилось, и они несколько раз радостно повторили фразу водителя. Потом слово "прихоть" часто слетало с языков московских гостей. Весёлая Девушка Даша, как могла всех успокоила и сказала, что сама придёт к отходу автобуса.

Остановились у обычного двухэтажного дома. Сбоку над входом простая, незаметная табличка. "КАРТИННАЯ ГАЛЕРЕЯ". Поднялись на крыльцо и несмело вошли. На стенах коридоров и комнат – картины в рамах. Пейзажи, портреты, натюрморты. Отдельно выставка художника Татаринова. Начиная с лестничного марша и везде, по полу разбросаны кусочки бумаги с различными фразами в форме листиков. Это работа современного художника. Но есть и целая комната их подарков. Нилину очень понравилась колония гипсовых слоников, начинающих свой поход из-под батареи водяного отопления, как бы выходящих из воды. К картине из постоянной экспозиции "Вечер в деревне Гребло" выстроилась очередь. Мамонов был поражён свеженаписанным портретом нового русского спонсора галереи. Портрет был недалеко от другого, портрета передовика производства, грудь которого покрывали ордена и медали. Все без исключения картины были потрясающе слабыми, и поэтому московские художники почувствовали себя по-настоящему великими. Они перемигивались, обменивались удачными находками и лёгкими, как бумажные листики, замечаниями – у всех поднялось настроение, и возник прилив гордости и самомнения. Хотя голод – не тётка. Куприянов сделал неправильный ход – он забыл, что, как и в "Прадо", в провинциальную галерею можно запускать зрителей, только основательно подкрепив их пищей. Но на удивление, всех объединила и примирила всеобщая радость. Ко мне несмело подошла Лозинская и тихо посетовала: "Так трудно скрыть свой снобизм". Местные жители и гости из Ярославля смотрели на московских гостей с нескрываемым восторгом и подобострастием. Те же ходили подбоченясь.

Я почувствовал позыв и обратился к смотрительнице у выхода: "Где у вас ванная комната?" Все с удивлением смотрели на меня. Смотрительница, потупив глаза, ответила, что у них нет, а туалет есть рядом в магазине, но он уже закрыт. Это вызвало очередные взрывы радости и снобизма. Все с гиканьем бросились на улицу. Спускаясь вниз, я успел заметить большой транспарант: "ВЫСТАВКА ДЕЙСТВИТЕЛЬНОГО ЧЛЕНА ПЕТРОВСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК И ИСКУССТВ САНКТ ПЕТЕРБУРГА И ЗАСЛУЖЕННОГО ХУДОЖНИКА РОССИИ ТАТАРИНОВА". Боде собрал вокруг себя кучку единомышленников и распространялся о том, что, да, у нас нет того, мы ещё не..., но чтобы в музее не было туалета! Его поддержали. Хачатуров и Сидлин застыли слева и справа Боде. Дамы с обожанием смотрели ему в рот. Филимонова воскликнула: "Мяу!" У крыльца начался стихийный митинг. Но Куприянов перехватил инициативу и крикнул, что сейчас будет непосредственный акт общения с современными западными художниками из Франции Германии, Польши, Японии и, даже, с острова Маврикия. "Раньше многие не были и в городе Мышкин, и на этом острове, а теперь все (эти многие) не были только на острове Маврикия. Кстати, святого. Эта группа последние пятнадцать лет делает проект под девизом Бойса: "ПУТЕШЕСТВУЙТЕ И ВЫ ОБРЕТЁТЕ МИР!". Дело в том, что все они закончили в Мюнхене класс немецкого художника Юккера, который поразил в 1990 году московскую общественность своими работами, в которых инструментом и формообразующим элементом были гвозди. А Юккер и Бойс были друзьями".

Место Куприянова заняла Стройная Девушка и по-английски с мышкинским акцентом сказала: "Let's talk! Contemporary artist from Mavriki Island will tell us about all art works, which we have seen a few minutes ago". Хачатуров позорно не выдержал и дико в голос захохотал из задних рядов и тут же спрятался за спинами. Не думаю, что его нервный срыв был спровоцирован акцентом, предполагаю, что либо из-за удивительного диссонанса английской речи с сочетанием окружающего великолепия закатной природы, рассекаемой широкой Волгой и подавляющим большинством русскоязычных слушателей, либо просто из-за голода. Стройная Девушка раздумывала – начать ей краснеть или нет. Я выдержал небольшую паузу и тихо иезуитски сказал: "Можно по-русски". Все стали улыбаться, а одна местная дама заметила, что всё равно тут нет Куприянова... Я уточнил: "Потому что он один понимает английскую речь". И со страхом подумал: "Это мне с рук не сойдёт".

Маврикиец Ману, темнее черноволосых девушек, вышел на "panel". Он опёрся рукой о коричневую скамейку. Я присмотрелся, это оказалось произведение поляка Петра. Скамейка было с тремя трафаретными фразами: "Делайте всё, что хотите, делайте всё, что думаете и делайте всё что желаете". Ману попытался говорить громко, но акустика открытого пространства сыграла с ним злую шутку и была ему не по зубам. И стал он говорить очень тихо, Стройная Девушка внимательно прислушивалась и переводила. Ману говорил о том, что ему было бы не корректно говорить обо всех работах, он скажет только о своей, о том, как ему пришла в голову идея создать слоников, похожих на лягушек, точнее, слоников-лягушек. Лягушек много на другой стороне Волги, в деревне Охотино, где живут они, а слонов на его родном острове и в результате получился символический симбиоз (его острова и их города) острова Маврикия и города Мышкина. Польский современный художник Пётр стоял за штативом и снимал на камеру происходящее. Нилин, Лозинская, Микитенко и я сидели на трубе, которая отделяла поляну от сорняковых зарослей. Я спросил у Микитенко, что он будет писать в gif.ru? Он ответил, что писать не о чём. То же сказал критик Боде. Наверно, от голода. К бревенчатой стене галереи жались ещё несколько современных иностранных художников. На небе начали собираться тучи подозрительного цвета. Я почувствовал неладное. Нужно быть готовым ко всему, поэтому необходимо успеть отлить. Я перелез через трубу и зашёл за сарай.

Наконец эта часть программы закончилась. Девушка Даша сменила Стройную Девушку и объявила следующий пункт программы – фуршет. Все потянулись вдоль по улице, вдоль Волги, вдоль по высокому берегу к "ГАРАЖУ". Такое название. Минули мемориал. Несгораемый огонь и шагающий вечный солдат в два человеческих роста из серого бетона. Кажется, он выходит из земли – постамента у него нет, он среди нас. Притихло и потемнело. Начал накрапывать дождь. И тут же припустил, что было сил. Но Филимонова не обращая внимания, не прекращала рассказывать мне о своей поездке к Хоровскому под Керчь (он там строит дом), о том, как Хоровский успел покрыть крышу и даже выстрогал кровать для Филимоновой, а она, только что выполнив заказную работу, по инерции выложила в его дворе мозаику из разноцветных голышей, благо, цемента и песка было навалом. Мы заметили, как часть процессии забежала в кукольный дворик с игрушечными павильонами и спряталась в них от ливня. Мы последовали за ними. С нами под навесом-грибком оказалась ярославская дама, всё время смущённо улыбающаяся нашим столичным шуточкам. Дождь на время стих, мы двинулись дальше, но возле дома Тёркина дождь припустил опять. Мы бросились внутрь. Это был дом-кузница. Тёмные углы, запах металла. От горна шёл жар. Мы видели там разные диковинные изделия, старинные и нашего времени. Художники, критики, социологи, синхронисты разбрелись по его углам. Были и домочадцы, голые до пояса, потные и с кузнечными орудиями в руках. Это была обитель Вулкана. Пристально всматриваясь в предметы ручных ремесел и народных промыслов, шнырял Нилин. Одному молодому ученику Тёркина-Вулкана приглянулась Лозинская, и он поинтересовался, не из Ярика ли она? Совершенно мокрая Лозинская всё отрицала, она была вся в себе и сама по себе. Я задал глупый вопрос, правда ли, что в этом доме родился Тёркин? Местные жители дико на меня смотрели и отвечали, что это просто дом Василия Тёркина. У меня даже возникло подозрение, что они не знают о существовании великой поэмы.

Немецкая художница показала мне слева и справа от входа свою работу. Два белых листка, на одном – высказывание Достоевского о том, что не нужно ничего делать, на другом – высказывание какого-то французского художника, Леже, что ли. Я сказал, что опасно давать читать мышкинцам выдерганные из контекста двусмысленный фразы изначально рассчитанные на обратное прочтение. Дождь временно перестал, и все потянулись дальше. Рядом оказался художник из Марселя с пышной шевелюрой. Он спросил, как мне понравились их работы. У меня автоматически вырвался американизм: "That is great!". Филимонова удивлённо на меня посмотрела. А он с благодарностью в голосе ответил: "Thank you".

Дождь припустил опять, мы побежали. Завернули за угол и, наконец, увидели отдельно стоящее строение. Я закричал: "Гараж!" Потом ещё. Со всех сторон мне вторили. По шатким сходням зашли внутрь. В полумраке шатались люди, стояли шаткие столы, заваленные яствами. На время забытое ощущение голода нахлынуло с такой силой, что меня чуть не вырвало. Я бросился поедать кислую капусту, зелёный лук, свежие огурцы, салаты, пирожки с картошкой, пироги с черникой... Из темноты выныривали знакомые лица. Боде, Нестерова, Кабанова, Хачатуров, Сидлин, Темнокожие, "русский типаж" и уже знакомые без фамилий. Через порог, опасно накренившись, перевалила детская коляска, за ней Виноградов. Вынырнувший Летов сказал: "Это Василиса". Я добавил: "И ещё – Дада, и ещё Мажишта. Выходит – Василиса Дада Мажишта." Набив желудок первой порцией пищи, я начал напиваться подозрительной коричневой жидкостью или просто – самогоном. Куприянов бросил клич: "Появились малосольные огурцы! Хватайте малосольные огурцы!" Я вспомнил провокатора Кулика, разбрасывавшего сало в "Риджине" на Преображенке. Все бросились расхватывать малосольные огурчики, вырывая друг у друга, откусывая прямо из чужих рук. Чувство голода усилилось, казалось, открылись все шлюзы, желудочные соки не поспевали за новой порцией пищи. Водка-Волга – кисейные берега. Хачатуров, Сидлин, я и Свет-Куприянов оказались рядом. Куприянов сказал, что надо чокнуться и что вы можете сказать по поводу? Хачатуров от природы скромен и честен, Сидлин молчун-хитрец, и, хотя, конечно вопрос был обращён к ним, я, деликатно выждав, выпалил: "Город Мышкин, расположенный на живописных холмах высокого берега Великой Реки, сам по себе настолько прекрасен, что можно только поражаться и восхищаться теми смелыми людьми, которым хватает смелости противостоять такой красоте или вступать с ней в контакт слабыми средствами искусства, да ещё современного и пытаться выразить, то есть, вырастить новое, светлое и чистое. А Главного Инициатора необходимо назначить ВЛАСТЕЛИНОМ ЗОЛОТОГО КОЛЬЦА" Когда я закончил, и наша группа распалась, я наклонился к Сидлину и сказал, что с моей стороны это был альтруистический акт – я его спас. Но Хитрец-Сидлин-Свет ответил, что у него был готов спич на сорок минут. Филимонова через стол опять рассказывала о чём-то, я безуспешно пытался не потеряться в её сюжетных зигзагах. Из темноты появились одна за другой цветные каски. Красная, синяя, жёлтая. Основные цвета. Тихо возникла Лозинская и твёрдо сказала, что Нилин требует 500, а может, и 600 рублей за стальной пояс Василия Тёркина. Вот-вот будет готов. Она, казалось, не просыхала. Даже наоборот. Странным образом, она была мокрее любого мокрого среди нас – вода лилась с неё ручьями, она пригибалась под тяжестью потоков. Из мрака вынырнул согнувшийся под тяжестью пояса в руках Нилин и с ним кузнец с достоинством в движениях. Нилина опоясали, пояс подошёл, но нужно было сделать ещё одну зацепку на тонкую талию Лозинской. "Это женский пояс, – твёрдо сказал Нилин. Примерили, отметили, кузнец с достоинством взял пояс и 500 рублей, и удалился. В моём возбуждённом сознании возникло два образа – Верной Прекрасной Дамы, ожидающей своего пилигрима-крузейдера, точнее, возник Пояс Верности и другой – неизвестного мистического обряда бракосочетания, где главная фишка – кованое кольцо-пояс на двоих.

Возникшая ниоткуда и чем-то знакомая дама спросила меня, узнаю ли я её? Я ответил: "Конечно", безуспешно напрягая память. Когда она сказала, что хотя ей неинтересно современное искусство, но она недовольна Сальниковыми, за то, что они не берут её на вернисажи. Тут я понял – это Думанян. Как она попала в Мышкин выяснить не удалось. На столах появился десерт – печёные яблоки. Завтра – праздник. Печёные яблоки – Яблочный Спас – Истинное Преображение. Transfiguration.

Появились темнокожие синхронисты – они вернулись с Волги, где занимались синхронным плаванием.

Дождь на время перестал, столы опустели, кончен бал. Все вывалили на улицу. Асфальтированная площадка, вcедорожник Куприянова и разбросанные вокруг него синие пластмассовые стаканчики. Я снял мотив на камеру. Появилась Полина и повела в кусты показывать свою инсталляцию "Перевязанные кусты". Я выразил восхищение.

В тёмном проёме гаража, откуда ни возьмись, появились две коренастые русские красавицы в национальных костюмах и стали петь народные песни.

Девушка Даша начала собирать тех немногих, кто не решился остаться на ночь, не был готов ехать в полночь на пароме в глухую деревню, не хотел смотреть перформансы Куприянова-Летова и огненного Виноградова.

Мы потянулись к автобусу. Я и Микитенко плелись позади. На короткое время он пропал за деревом. Опять припустил дождь. В автобус поднялись Боде, Нестерова, Нилин, Лозинская, Кабанова, Мамонов, незнакомая мне пара, Микитенко, девушка Даша и интеллектуальная троица – "русский типаж" и одинакового роста черноволосые неизвестной национальности. Из провожающих были только Хачатуров и Сидлин. Мы прокричали прощальные кричалки и отчалили. Дождь полил стеной. По сторонам уплывала назад умытая Россия.

Довольно скоро автобус остановился. Водитель сказал: "Пять минут". Вышли. Закурили. В мгновение ока все пропитались водой. Казалось, дождь не падает с неба вниз на грешную землю, а гуляет кругами по земле. Нестерова натянула дождевик крышей надо мной, Боде и Кабановой. Не помогало. Размокшие сигареты развалились в руках. В автобусе я снял рубашку. Нилин тоже ехал голый. Он и Лозинская опять сидели рядом с водителем и занимали его разговором, чтобы он не заснул.

За спинкой кресла впереди меня оказался Мамонов. И половину пути мы вспоминали золотые дни программы ESCAPE.

Обратный путь занял пять часов. Семь плюс пять – двенадцать. Три часа пребывания в г. Мышкин.

Полночь. Конечная остановка – метро "Проспект Мира". Выходим, курим. Прощаемся со всеми и особенно ласково с Весёлой Девушкой Дашей. Она стреляет глазами и весело смеётся. Нилин с ржавыми крючьями в руках и Лозинской удаляется в темноту.

18 августа 2007 г.

Версия для печати